Людмила САУЛЕНКО: «АЛЬБОМ ДЯДИ ТЕО»
... Жил-был мальчик. Маленький белокурый мальчик, у которого был темноволосый брат-близнец. Они жили в большом городе на берегу большой-пребольшой реки. Но каждое лето родителя отвозили их в другой город – в город на берегу моря.
Самыми яркими воспоминаниями их детства стали большое-пребольшое море и большой добрый человек в старомодном элегантном костюме и неизменной широкополой шляпе. Его звали дядя Тео; взрослые обращались к нему Теодор. Одесский дядя охотно водил киевских племянников на пляж, и пока они выполняли неизменные пляжные ритуалы – прогулки вдоль кромки воды, строительство песчаной крепости, поиски ракушек – дядя рисовал. Точными, уверенными движениями набрасывал он на листе альбома фигурки людей, незамысловатые сцены пляжной жизни. (Да, именно жизни. Помните. как отправлялись на пляж? С раннего утра, всей семьей, со снедью, утварью, зонтами, вязанием; называлось это «идти на берег» или – совсем уж шикарно – «ехать в Аркадию».)
Дядин карандаш был острым, линия безошибочной. Теодор Шарнопольский служил в знаменитом институте на Греческой возле «круглого дома». Институт назывался «Гипроград» и проектировал целые города. Впрочем, площади, улицы и проспекты тоже, и даже поселки. Какой-то из них назывался «поселком Котовского». Но это была уже не Одесса, а далеко-далеко, куда ездили на пляж в Лузановку катером, и только самые отъявленные любители мелкого песочка.
... Прошло полвека. Мальчик Миша, чьи детские закорючки добрый дядя втайне тоже превращал в рисунки, стал, как и Тео, архитектором. Вообще-то он мечтал стать художником, но не сложилось. Время по-своему вычертило траекторию судеб наших героев. Нет на свете архитектора Теодора Шарнопольского, его дочь Катя живет в США, Миша, то есть художник Михаил Щиголь – в Чехии, его брат-близнец – в Израиле. Катя передала сохранившиеся у нее наброски из альбома отца в Прагу, Михаилу, а тот по их мотивам создал серию картин «Альбом дяди Тео». Благодаря бескорыстной помощи Петра Титиевского выставка этих работ экспонируется в Одесском музее западного и восточного искусства.
Художественное содержание выставку далеко выходит за пределы воспоминаний и собственно одесской темы. Можно сказать, что эта выставка посвящена эксперименту на тему памяти. В самом деле: как именно обретают плоть воспоминания? Откуда и почему возникают образы, казалось бы, растворившиеся в потоке времени? Такие вопросы много раз задавали и наука, и искусство XX века. Едва ли не самый известный пример – «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. В знаменитом эпизоде романа взрослый человек откусывает и запивает чаем кусочек такого пирожного, каким угощала его тетя в детстве, проведенном в маленьком провинциальном городке. Как только вкус лакомства становится ощутим, из небытия возникает весь город, каким чувствовал его мальчик. Это не память рассудка и даже не память сердца; это – память-ощущение.
Нечто подобное происходит и в серии картин Михаила Щиголя. Рисунки, сделанные когда-то близким человеком, оказались катализатором воспоминаний, воплотившись в образ мира. В этом мире все огромно: море, берег, взрослые. Художник включает в свои картины рисунки любимого дяди Тео. Но куда девалась твердая линия старого архитектора? Очертания фигур теперь словно вибрируют, возникая на наших глазах, материализуются из дымки памяти. Головокружительно огромны Курильщик и Абстинент, увиденные малышами, потрясенными загадкой взрослого мира: вредно или не вредно? И прогулка по берегу моря втроем с игрушечным слоном; и первое столкновение со смертью; и волны, раскачивающие лодочку – это все в детской памяти имеет один масштаб, имя ему – Огромность.
При кажущейся непосредственности живопись Михаила Щиголя очень точна в своих выразительных средствах: цвете, рисунке, композиции. Какие у пятилетнего ребенка Толстяк и Астеник – люди-небоскребы! А самая лирическая картина выставки так и названа: «Мой добрый дядя Тео». Любимый дядя, большой и всемогущий, ведет за руку близнецов-малышей. Они идут сквозь дымку памяти. Куда лежит их путь? Туда, в левый верхний угол картины. Такие композиционные построения в теории называют «диагональю ухода» (вспомните сани боярыни Морозовой в картине Сурикова, уезжающие в том же направлении). Но есть в этой диагонали еще один психологический аспект. При таком композиционном решении уход замедлен, движение как бы таит в себе остановку. Не то ли это прощальный взгляд, который оставляет уходящего здесь, среди нас? Оставляет на одно прощальное мгновение, имя которому – «навсегда», как сделал это художник Михаил Щиголь в серии картин «Альбом дяди Тео»...
... Жил-был мальчик. Маленький белокурый мальчик, у которого был темноволосый брат-близнец. Они жили в большом городе на берегу большой-пребольшой реки. Но каждое лето родителя отвозили их в другой город – в город на берегу моря.
Самыми яркими воспоминаниями их детства стали большое-пребольшое море и большой добрый человек в старомодном элегантном костюме и неизменной широкополой шляпе. Его звали дядя Тео; взрослые обращались к нему Теодор. Одесский дядя охотно водил киевских племянников на пляж, и пока они выполняли неизменные пляжные ритуалы – прогулки вдоль кромки воды, строительство песчаной крепости, поиски ракушек – дядя рисовал. Точными, уверенными движениями набрасывал он на листе альбома фигурки людей, незамысловатые сцены пляжной жизни. (Да, именно жизни. Помните. как отправлялись на пляж? С раннего утра, всей семьей, со снедью, утварью, зонтами, вязанием; называлось это «идти на берег» или – совсем уж шикарно – «ехать в Аркадию».)
Дядин карандаш был острым, линия безошибочной. Теодор Шарнопольский служил в знаменитом институте на Греческой возле «круглого дома». Институт назывался «Гипроград» и проектировал целые города. Впрочем, площади, улицы и проспекты тоже, и даже поселки. Какой-то из них назывался «поселком Котовского». Но это была уже не Одесса, а далеко-далеко, куда ездили на пляж в Лузановку катером, и только самые отъявленные любители мелкого песочка.
... Прошло полвека. Мальчик Миша, чьи детские закорючки добрый дядя втайне тоже превращал в рисунки, стал, как и Тео, архитектором. Вообще-то он мечтал стать художником, но не сложилось. Время по-своему вычертило траекторию судеб наших героев. Нет на свете архитектора Теодора Шарнопольского, его дочь Катя живет в США, Миша, то есть художник Михаил Щиголь – в Чехии, его брат-близнец – в Израиле. Катя передала сохранившиеся у нее наброски из альбома отца в Прагу, Михаилу, а тот по их мотивам создал серию картин «Альбом дяди Тео». Благодаря бескорыстной помощи Петра Титиевского выставка этих работ экспонируется в Одесском музее западного и восточного искусства.
Художественное содержание выставку далеко выходит за пределы воспоминаний и собственно одесской темы. Можно сказать, что эта выставка посвящена эксперименту на тему памяти. В самом деле: как именно обретают плоть воспоминания? Откуда и почему возникают образы, казалось бы, растворившиеся в потоке времени? Такие вопросы много раз задавали и наука, и искусство XX века. Едва ли не самый известный пример – «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста. В знаменитом эпизоде романа взрослый человек откусывает и запивает чаем кусочек такого пирожного, каким угощала его тетя в детстве, проведенном в маленьком провинциальном городке. Как только вкус лакомства становится ощутим, из небытия возникает весь город, каким чувствовал его мальчик. Это не память рассудка и даже не память сердца; это – память-ощущение.
Нечто подобное происходит и в серии картин Михаила Щиголя. Рисунки, сделанные когда-то близким человеком, оказались катализатором воспоминаний, воплотившись в образ мира. В этом мире все огромно: море, берег, взрослые. Художник включает в свои картины рисунки любимого дяди Тео. Но куда девалась твердая линия старого архитектора? Очертания фигур теперь словно вибрируют, возникая на наших глазах, материализуются из дымки памяти. Головокружительно огромны Курильщик и Абстинент, увиденные малышами, потрясенными загадкой взрослого мира: вредно или не вредно? И прогулка по берегу моря втроем с игрушечным слоном; и первое столкновение со смертью; и волны, раскачивающие лодочку – это все в детской памяти имеет один масштаб, имя ему – Огромность.
При кажущейся непосредственности живопись Михаила Щиголя очень точна в своих выразительных средствах: цвете, рисунке, композиции. Какие у пятилетнего ребенка Толстяк и Астеник – люди-небоскребы! А самая лирическая картина выставки так и названа: «Мой добрый дядя Тео». Любимый дядя, большой и всемогущий, ведет за руку близнецов-малышей. Они идут сквозь дымку памяти. Куда лежит их путь? Туда, в левый верхний угол картины. Такие композиционные построения в теории называют «диагональю ухода» (вспомните сани боярыни Морозовой в картине Сурикова, уезжающие в том же направлении). Но есть в этой диагонали еще один психологический аспект. При таком композиционном решении уход замедлен, движение как бы таит в себе остановку. Не то ли это прощальный взгляд, который оставляет уходящего здесь, среди нас? Оставляет на одно прощальное мгновение, имя которому – «навсегда», как сделал это художник Михаил Щиголь в серии картин «Альбом дяди Тео»...