Алина Литинская: Он черпает себя из себя, из своей жизни, из своей Судьбы. Бывает ли по-иному? (America of my own 1998)
Народу было много. Небольшая галлерея Сони и Лёни Осенних, что в Skokie на 5027 Worren, была полна посетителями, а люди всё шли и шли. Ещё недавно имя художника в Чикаго никому не было известно. Он приехал погостить на пару недель и привёз с собой несколько полотен. Идея выставки родилась спонтанно и реализовалась естественно, словно только таким образом и должно было завершиться пребывание художника Миши Щиголя здесь, в Чикаго.
Первая выставка (в Америке), в Первой Белорусской Галлерее. В этом художник увидел определённую символику. Впрочем, сам он не из Белоруссии. Жизнь его протекала на Украине, в основном в Киеве, но Белоруссия для художников накрепко связана с именем Марка Шагала, и этого было достаточно, чтобы ощутить галлерею не случайностью, а данностью, предложенной благосклонной судьбой (включающей и радушие владельцев галлереи).
Здесь, наверное, самое врем было бы говорить о влиянии Шагала на художника, но я не буду этого делать (хотя, быть может, самому Мише было бы что сказать по этому поводу). Дело не во влиянии, как бы благотворно оно ни было. Мне дорог художник своим собственным миром, тем, чем он не похож ни на кого, кроме как на самого себя.
За несколько дней до выставки мы бродили с Мишей по городу, говорили-говорили словно разматывали несколько клубков одновременно (не виделись давно, восемь лет, с тех пор, как Миша с сыном уехал в Чехию), часто теряя друг друга из виду, и, встречаясь, нащупывали новую нить разговора, и снова оказывались в разных концах пространства. И вдруг я поймала себя на том, что сразу нахожу его глазами в толпе. У Миши удивительная особенность: он ни с чем не смешивается. При всей открытости и контактности натуры, при всей почти детской доверчивости, он словно окружен кольцом своей тишины, которая в приближении перекрывает любые децибеллы. Он черпает себя из себя, из своей жизни, из своей Судьбы. Бывает ли по-иному?
Судьба и творчество преломляются, пересекаются по-разному. У одних многократно опосредовано, у других более непосредственно.
Я гляжу на работы и ощущаю, как вибрирует в них чувство художника, протянутое сквозь время и вехи его жизни. Дело даже не в конкретике фактов (хотя и они порою находят своё место), а в ощущении себя в них и в окружающем мире.
Две детские фигурки – художник с братом-близнецом – трогательные в пластике и светлые в кzте – целый пласт сознания художника. И потому, что мы все «родом из детства», и потому, что есть такое чувство-качество, которое особенно присуще Мише: благодарность. Благодарность детству, брату, морю, первым впечатлениям, солнцу, людям, которые благом коснулись его. Нежная сердечность к памяти дяди – Теодора Шарнопольского, который вошёл в его жизнь своими рисунками, сделанными на Одесском пляже.
И, оказавшись в руках художника Щиголя, они стали частью его живописных полотен. Отсюда и композиционное, и техническое решение (достаточно неожиданное): дети-близнецы в своей колористической среде, в своем мире, и цитаты из блокнота дяди Теодора – графические фигуры пляжников, как совсем иной пласт работы. Вот такое сочетание живописи и графики в одном полотне. Цикл, посвящённый дяде Теодору Шарнопольсокому Миша называет циклом двух художников: своим и дяди. Благодарность – это пустое (чтобы не сказать: неприятное), если оно не овеяно чувством. И – благо, если сердцем дарится. Двадцатилетнее знакомство с Мишей Щиголем дает мне знать: долг и чувство в нем спаяны. Здесь я прошу поверить на слово: не хочется ворошить те страницы, когда исполнение долга во столько раз приумножалось чувством, что хватило бы на целую армию. Но сам он никогда не говорит об этом. Он пишет работы, в каждой из которых весь он, со всем миром своих чувств. И отношение к сыну, и отношение к тем, кто коснулся его сердца. Отсюда, видно, и группа работ: двойные портреты, где в образе лошади угадываются автопортретные черты и с особой теплотой и трепетностью – те, кто рядом.
Он говорит о людях, как о даре Судьбы... «Я счастлив, что они были.» Он с благодарностью и удивлением разглядывает те ниточки случаев, которые приводят к радости и удачам. Он, как о чуде своей Судьбы, говорит о возможности проявить себя в живописи. В нём живёт постоянное желание закрепить это чудо и, верно, это желание привело его к созданию книги. Это – и монография о художнике, это – и семейный альбом, в котором воздаётся дань тем, кого уже нет: родителям и близким. Книга издана в Чехии, где живет Миша со своим сыном Даней последние восемь лет. За эти восемь лет в Чехии прошло множество выставок (последняя в Праге), и каждая из них – открытие художника. «Я об этом мог только мечтать,» – говорит Миша. – За два часа до моего отъезда из Киева в Прагу ко мне пришёл журналист, чтобы взять интервью. Один из вопросов был таким: «Миша, с чего начинается твоя картина?» И я растерялся. Я не смог сразу ответить. И только потом, в поезде я написал ему ответ. А получились стихи.
Моя картина начинается обычно
С волненья, учащенного дыханья.
Примерно так, как начинается обычно
Моя очередная встреча с Маргаритой.
Встреча – это заново знакомство,
Предо мною белый холст со скрытым чувством,
И рука моя несмело и вслепую
Прикасается к плечу или щеке.
След, оставшийся от этого касанья
Наливается под кожею холста,
Чуть зудящими оспинками желанья,
Чуть шумящими вопросами в ушах.
Осмелевшая рука, щетиной пальцев,
Покрывает обнажённую картину
Линией взаимных прониканий,
Пятнами доверья и покоя.
Расставание с законченной картиной,
Расставание со спящей Маргаритой,
Удивление пред чудом проживанья,
Белый грунт пустой картины впереди...
И дай ему Господь побольше сил, вдоволь белых грунтов впереди и радости. Всякой.
Народу было много. Небольшая галлерея Сони и Лёни Осенних, что в Skokie на 5027 Worren, была полна посетителями, а люди всё шли и шли. Ещё недавно имя художника в Чикаго никому не было известно. Он приехал погостить на пару недель и привёз с собой несколько полотен. Идея выставки родилась спонтанно и реализовалась естественно, словно только таким образом и должно было завершиться пребывание художника Миши Щиголя здесь, в Чикаго.
Первая выставка (в Америке), в Первой Белорусской Галлерее. В этом художник увидел определённую символику. Впрочем, сам он не из Белоруссии. Жизнь его протекала на Украине, в основном в Киеве, но Белоруссия для художников накрепко связана с именем Марка Шагала, и этого было достаточно, чтобы ощутить галлерею не случайностью, а данностью, предложенной благосклонной судьбой (включающей и радушие владельцев галлереи).
Здесь, наверное, самое врем было бы говорить о влиянии Шагала на художника, но я не буду этого делать (хотя, быть может, самому Мише было бы что сказать по этому поводу). Дело не во влиянии, как бы благотворно оно ни было. Мне дорог художник своим собственным миром, тем, чем он не похож ни на кого, кроме как на самого себя.
За несколько дней до выставки мы бродили с Мишей по городу, говорили-говорили словно разматывали несколько клубков одновременно (не виделись давно, восемь лет, с тех пор, как Миша с сыном уехал в Чехию), часто теряя друг друга из виду, и, встречаясь, нащупывали новую нить разговора, и снова оказывались в разных концах пространства. И вдруг я поймала себя на том, что сразу нахожу его глазами в толпе. У Миши удивительная особенность: он ни с чем не смешивается. При всей открытости и контактности натуры, при всей почти детской доверчивости, он словно окружен кольцом своей тишины, которая в приближении перекрывает любые децибеллы. Он черпает себя из себя, из своей жизни, из своей Судьбы. Бывает ли по-иному?
Судьба и творчество преломляются, пересекаются по-разному. У одних многократно опосредовано, у других более непосредственно.
Я гляжу на работы и ощущаю, как вибрирует в них чувство художника, протянутое сквозь время и вехи его жизни. Дело даже не в конкретике фактов (хотя и они порою находят своё место), а в ощущении себя в них и в окружающем мире.
Две детские фигурки – художник с братом-близнецом – трогательные в пластике и светлые в кzте – целый пласт сознания художника. И потому, что мы все «родом из детства», и потому, что есть такое чувство-качество, которое особенно присуще Мише: благодарность. Благодарность детству, брату, морю, первым впечатлениям, солнцу, людям, которые благом коснулись его. Нежная сердечность к памяти дяди – Теодора Шарнопольского, который вошёл в его жизнь своими рисунками, сделанными на Одесском пляже.
И, оказавшись в руках художника Щиголя, они стали частью его живописных полотен. Отсюда и композиционное, и техническое решение (достаточно неожиданное): дети-близнецы в своей колористической среде, в своем мире, и цитаты из блокнота дяди Теодора – графические фигуры пляжников, как совсем иной пласт работы. Вот такое сочетание живописи и графики в одном полотне. Цикл, посвящённый дяде Теодору Шарнопольсокому Миша называет циклом двух художников: своим и дяди. Благодарность – это пустое (чтобы не сказать: неприятное), если оно не овеяно чувством. И – благо, если сердцем дарится. Двадцатилетнее знакомство с Мишей Щиголем дает мне знать: долг и чувство в нем спаяны. Здесь я прошу поверить на слово: не хочется ворошить те страницы, когда исполнение долга во столько раз приумножалось чувством, что хватило бы на целую армию. Но сам он никогда не говорит об этом. Он пишет работы, в каждой из которых весь он, со всем миром своих чувств. И отношение к сыну, и отношение к тем, кто коснулся его сердца. Отсюда, видно, и группа работ: двойные портреты, где в образе лошади угадываются автопортретные черты и с особой теплотой и трепетностью – те, кто рядом.
Он говорит о людях, как о даре Судьбы... «Я счастлив, что они были.» Он с благодарностью и удивлением разглядывает те ниточки случаев, которые приводят к радости и удачам. Он, как о чуде своей Судьбы, говорит о возможности проявить себя в живописи. В нём живёт постоянное желание закрепить это чудо и, верно, это желание привело его к созданию книги. Это – и монография о художнике, это – и семейный альбом, в котором воздаётся дань тем, кого уже нет: родителям и близким. Книга издана в Чехии, где живет Миша со своим сыном Даней последние восемь лет. За эти восемь лет в Чехии прошло множество выставок (последняя в Праге), и каждая из них – открытие художника. «Я об этом мог только мечтать,» – говорит Миша. – За два часа до моего отъезда из Киева в Прагу ко мне пришёл журналист, чтобы взять интервью. Один из вопросов был таким: «Миша, с чего начинается твоя картина?» И я растерялся. Я не смог сразу ответить. И только потом, в поезде я написал ему ответ. А получились стихи.
Моя картина начинается обычно
С волненья, учащенного дыханья.
Примерно так, как начинается обычно
Моя очередная встреча с Маргаритой.
Встреча – это заново знакомство,
Предо мною белый холст со скрытым чувством,
И рука моя несмело и вслепую
Прикасается к плечу или щеке.
След, оставшийся от этого касанья
Наливается под кожею холста,
Чуть зудящими оспинками желанья,
Чуть шумящими вопросами в ушах.
Осмелевшая рука, щетиной пальцев,
Покрывает обнажённую картину
Линией взаимных прониканий,
Пятнами доверья и покоя.
Расставание с законченной картиной,
Расставание со спящей Маргаритой,
Удивление пред чудом проживанья,
Белый грунт пустой картины впереди...
И дай ему Господь побольше сил, вдоволь белых грунтов впереди и радости. Всякой.